Если попытаться найти метафору для выставки рисунков Александра Повзнера, то, пожалуй, наиболее подходящим вариантом будет Вавилонская башня. В галерее «Пересветов переулок» представлены серии, казалось бы, не имеющие ничего общего между собой. Их объединяет личность автора, время создания и, собственно, выставка, волей или неволей требующая унификации. Но Повзнер сознательно отказывается от использования какого бы то ни было фильтра или приведения материала к общему знаменателю. Кажется, что каждая из серий могла бы вырасти в независимое выставочное высказывание. Но этого не происходит. Возможно, причина в особом статусе рисунка в практике Повзнера.

Для скульптора рисунок чаще всего оказывается в подчиненной роли эскиза или же в качестве необязательного сопровождения повседневных действий — что-то наподобие сна, который при все своей поэтичности оказывается мгновенно забыт и одновременно с тем зачастую подчинен впечатлениям, предшествующим засыпанию. Так, на рисунках Повзнера много птиц и животных. По словам художника, в этом нет никакого дополнительного смысла — кроме ссылок на все те же повседневные впечатления. В детстве он часто — в силу обстоятельств — смотрел телевизионные передачи соответствующей тематики. Или — другой пример — серия рисунков с фрагментами банкета, возникших благодаря необходимости присутствия художника на вернисажах. Условно схему своей работы над выставкой Повзнер представил в виде солнца — лучей, начинающихся в центре, в теле художника, и продолжающихся вовне, в разных сферах жизненной активности.

Можно ли было создать из всей совокупности материала четкое визуальное высказывание? Да, можно. Но в таком случае пришлось бы отказаться от большой части жизненной ткани, которую, по мнению художника, нельзя исключать. И Повзнер бы предстал — что для него, конечно, недопустимо — творчески определившимся, со своим визуальным языком художником, понятным и прозрачным для профессионала. Поэтому куда более важным оказывается стремление к полноте и невозможность ее достигнуть, нехватка и отказ от сознательного принятия каких бы то ни было правил игры. С другой стороны, мы имеем дело с извечной борьбой Повзнера с самим форматом выставки. Но сегодня это уже не борьба, а диалог, который ведется с переменным успехом. Иногда выставка берет свое, и работы выстраиваются так, что у зрителя остается четкое визуальное впечатление. Иногда перевес оказывается на стороне художника, и тогда дело приходится иметь с сумрачным миром сновидений, лишь намеками дающим визуальные и смысловые ориентиры.  Именно так все происходит на выставке в галерее «Пересветов переулок». И это значит, что у зрителя есть возможность почти без формального посредничества прикоснуться к обычно спрятанному быту художника.

В заключение отмечу один важный момент. В рисунках, представленных на выставке возможно явственно различить характерную для Повзнера методологию создания образов. Она может ассоциироваться у зрителя с техникой автоматического письма и разного рода практиками, организующими «случайную встречу зонтика и швейной машинки». Нерв работ художника состоит в сюжетном соединении несоединимого, хотя иногда этот принцип переходит, так скажем, на материальный уровень, и тогда рождаются «психотические» портретные бюсты из еловых игл, незвонящие войлочные колокола и т. д. На выставке впервые представлена серия, где принцип соединения несоединимого нарушен. И серия эта приобретает ключевое значение в экспозиции, выступая в роли контрапункта для организации всего материала в целом. Речь идет о крупноформатных рисунках, сделанных эмалью. Простые визуальные объекты — лопату, букет, лошадь. При этом их убедительность достигается посредством отстраняющих эффектов, главный из которых это непривычно большой размер, контрастирующий со зрительским ожиданием (ведь обычно рисунок — это медиум, предполагающий скромный, блокнотный формат). Или яркость — и даже пошлость — малярной эмалевой краски, которая с одной стороны добавляет аттрактивности, сродни светящимся экранам гаджетов, с другой заземляет ее из-за своей дешевизны, непредназначенности для художественного использования.

Несмотря на то, что Повзнер не соединяет «лопату с книгой» (несколько раз встречающееся у него сочетание), возникший образный ряд в силу своей простоты приобретает напряженность (похожее чувство можно испытать, рассматривая фотографии Мана Рея, на которых изображены большие пальцы ног). В новой серии Повзнера присутствует нечто более глубинное и онтологическое, чем очевидная сюрреалистичность человеческой повседневности. Повзнер не согласился бы со мной и указал бы на притягательность простоты как таковой, на ее лаконичность — визуальную, концептуальную, бытовую (ряд можно продолжать до бесконечности) или даже повседневную, как желанное разрешение всех неразрешимых противоречий. И я бы даже, возможно, согласился с ним. Но в экспозиции, в промежутках между новыми цельными образами, неизменно крутится калейдоскоп мутаций — птицелюдей, двуголовых псов, современных кентавров и прочих. И — да! — эта «серия серий» тоже оказывается незаконченной, оставляя нас в неуютном сомнении насчет самых очевидных вещей, из которых создан человеческий мир.

Арсений Жиляев

Фото: Григорий Матвеев